Жан-Батист Грёз (1725, Турню – 1805, Париж)
7 лет ago Enottt Комментарии к записи Жан-Батист Грёз (1725, Турню – 1805, Париж) отключены
Жан-Батист Грёз (1725, Турню – 1805, Париж) – французский художник, представитель сентиментализма в живописи, сформировавшегося под влиянием идей Ж.-Ж. Руссо. Приобрел широкую популярность картиной «Отец, читающий Библию своим детям» (Лувр, Париж), выставленной в Салоне 1755 года.
Став в 1769 году академиком, задумал посвятить себя исторической живописи и с этой целью отправился в Рим. По возвращении в Париж выставил картину «Север и Каракалла», которая не имела никакого успеха. Возвратившись к бытовому жанру, Грёз вскоре завоевал себе одно из первых мест.
И в дальнейшем его мелодраматические, нравоучительные сцены из повседневной жизни привлекали внимание зрителей и критиков. Его чрезвычайно высоко ценил Дени Дидро, полагая, что Грёз реализовал в живописи величайший идеал высоко нравственного искусства, способствующего совершенствованию общества. Попытки художника проявить себя, кроме жанровой живописи, еще и в исторической, не увенчались особым успехом. Но теперь очевидно, что самых значительных и бесспорных достижений он добился в портрете, жанре, который остался в тени его морализаторских картин, почти незамеченным его современниками.
Огромная популярность Грёза быстро закончилась с изменением художественного вкуса эпохи и прихода неоклассицизма в искусство.
Во время французской революции Грёз жил уединённо и не вмешивался в политику. К концу жизни он имел довольно значительное состояние, но утратил его в рискованных предприятиях. Когда конвент решил предоставить заслуженным писателям и художникам даровые квартиры, Грёз получил помещение в Лувре; в конце своей жизни он получает заказ на портрет Наполеона, который сейчас находится в Версале (1804-805). Но вскоре после его завершения художник умирает в бедности и почти забытым своими современниками, вкусом которых овладел в ту пору Давид.
Грёз также был масоном, и входил в величайшую масонскую ложу «Девять Сестёр».
Картины Грёза были гравированы лучшими мастерами, среди которых Леба, Флипар и Массар-отец.
Среди его известных учеников — Жан Прюдомм.
В 1868 году на родине Грёза в Тюрню ему воздвигнут памятник. В библиотеке петербургской Академии художеств в начале XX века хранилось богатое собрание собственноручных рисунков Грёза.
В портретном жанре талант Греза проявился во всей своей полноте. Его автопортрет написан в легкой эскизной манере, художник, не останавливаясь на моделировке деталей, схватывает и передает общее впечатление, общую выразительную характеристику личности. Примером портретного искусства для него служили произведения его любимого художника Рембрандта.
В 1777-1778 годах Грёз создает серию из двух картин, объединенных под общим названием «Отцовское проклятие». Первая из них называется «Неблагодарный сын», а вторая – «Наказанный сын» (на превью). Современники, в том числе философ-энциклопедист и художественный критик Дени Дидро, считали эти произведения «шедеврами возвышенной патетики», поднимающими жанровую живопись до уровня «высокого искусства» и «благородного вкуса».
Жан Батист Грёз в своем творчестве отражает своеобразное, но очень созвучное идеям Просвещения и взглядам Ж.-Ж. Руссо, направление, которое может быть определено как дидактический сентиментализм.
Сентиментализм гораздо полнее и глубже проявил себя в литературе, а в живописи Грёз был самым значительным его последователем. «Отцовское проклятие» является характерным примером проповеди патриархальной идиллии и семейных добродетелей. Цель замысла – преподать урок нравственности, непреложной как закон природы. Эти картины, как и все подобные им произведения Грёза, пользовались необычайной популярностью публики. Современники отмечают, что зрители перед его полотнами плакали и переживали так, как будто становились подлинными участниками реальных событий.
Однако нельзя не отметить, что это стремление к назиданию превращает картины в некие иллюстрации моральных норм, а живопись теряет свою самоценность. Впрочем, для самого Грёза было важнее всего быть именно проповедником добродетели, поэтому он снабжал свои произведения длинными текстовыми комментариями, в которых объяснял смысл всего происходящего, позы и жесты каждого героя.
Безусловно, общий замысел «Отцовского проклятия» восходит к библейской теме Блудного сына, но всепрощение и великодушие отца, принявшего в свои объятия раскаявшегося сына, здесь заменено назиданием и напоминанием о том, что существуют непоправимые ошибки и можно безнадежно опоздать в своем раскаянии. Художник сознательно снижает религиозную идею до уровня повседневной жизни и наполняет ее иным смыслом, поскольку он ставит перед собой задачу превратить ее в действенное средство утверждения социальной добродетели и морали.
Жан- Батист Грёз был превознесен как художник-моралист. «Уже сам жанр мне по душе: это нравоучительная живопись, — писал Дидро. — И так уже предостаточно и слишком долго в живописи смаковались сцены распутства и порока! Не должны ли мы теперь порадоваться, увидев, что живопись наконец-то соревнуется с драматической поэзией, трогая, просвещая и тем самым исправляя нас и призывая к добродетели? Грёз, друг мой, смелее прославляй в живописи мораль и не изменяй этому вовеки! Когда придет пора расстаться с жизнью, не найдется ни одной из твоих композиций, которую ты не мог бы вспомнить без удовлетворения! Как жаль, что тебя не было в Салоне рядом с той девушкой, которая, рассматривая голову твоего Паралитика, вскричала с очаровательной живостью: „Ах, боже мой, как он меня трогает! Но если я и дальше буду на него глядеть, то не удержусь от слез…“» и т. д.
Пафос этих слов понятен. Но разве не знал Дидро о других работах Грёза? Вот он ведет воображаемую беседу с «Девушкой, оплакивающей мертвую птичку», оценивая картину как «поистине одну из приятнейших и, бесспорно, самую интересную во всем Салоне» (1765). «Милое дитя, как глубока и безутешна ваша скорбь! Что скрывает ваша грусть и задумчивость? Как, и все это из-за птички? <…> Я не довожусь вам отцом, я ни нескромен, ни строг, но дайте же мне сказать, как было дело. Ваш поклонник любил и уверял вас в своей любви, он так страдал, и как же было перенести муки того, кого любишь? <…> В то утро вашей матери не было дома; он пришел и застал вас одну. Как он был пылок, красив, как прелестен и нежен! Сколько любви горело в его глазах, сколько подлинной страсти сквозило в его речах! Он был у ваших ног — как же иначе? — и говорил слова, идущие прямо в душу. <…> Ваша мать все не возвращалась и не возвращалась, в чем же вы здесь виноваты? Вот вы уже и плачете, а ведь я не для того говорю все это. Да и что толку в слезах? Он дал вам слово и уж ни в чем от него не отступится. Случись человеку счастье повстречать подобное вам дитя, приникнуть к нему, полюбить… Поверьте, это навеки». Разыгрывая диалог с девушкой, Дидро берет участливо-игривый тон, вполне соответствующий фривольной двусмысленности изображения, и, кажется, не без удовольствия делится с публикой своими догадками.
Нравоучительная живопись? И далеко ли ушел этот моралист от «порочного» Буше? Эротический подтекст
легко читается в «Разбитом кувшине» Грёза (Париж, Лувр). В сентиментальной миловидности его многочисленных «головок» есть нечто искусственное, приторное; вкус нередко изменяет художнику.
Неудивительно, что тот же Бенуа, отдавая должное мастерству Грёза, возмущается его лицедейством: «Что означают эти улыбающиеся, ужасающиеся, умиляющиеся личики, как не самое откровенное актерство — кокетничание чувствами горя, любви. Вышел лицедей на подмостки и „давай корчить физиономии», а публика радуется тому, как это он ловко делает. Но и большая глубина порочности под всей этой игрой в чистоту. Обстановкой и костюмами персонажей Грёз близок к Шардену, но самая его труппа взята напрокат из „Parc aux cerfs» (Оленьего парка) или из тех гаремов, которые окружали Сантера и Буше. Грёз и умиляется-то чистотой девушки, чтобы еще острее гутировать ее падение». О том же в свое время писали Гонкуры, которых сочувственно цитирует Бенуа.
Действительно, соединенные в Грёзе нравоучительность, сентиментальность и резонерство, вместе со странным сплавом стилистики рококо и зарождающегося неоклассицизма, вызывают самую противоречивую эстетическую реакцию. Здесь можно было бы говорить о «запретных плодах», преподнесенных зрителю в качестве морального урока. И хуже ли этого затаенного вожделения открытая чувственность Буше или Клодиона?
