«Когда я впервые шел к собору,— начинает свой рассказ Гёте, — голова моя была набита общепринятыми мнениями о хорошем вкусе. Понаслышке чтил я гармонию масс, чистоту форм и был решительным врагом странных причудливостей готических украшений. Словно в главе словаря, собрал я под рубрикой „готическое» все синонимы нелепостей, какие когда-либо приходили мне в голову: неоправданное, беспорядочное, сумбурное, перемешанное, наляпанное, перегруженное. Не разумнее, чем народ, называющий варварским весь чуждый ему мир, называя „готическим» все, не входившее в мою систему, начиная от вычурных пестрых куколок или картинок, какими украшают свои дома наши знатные бюргеры, до подлинных остатков старого немецкого зодчества, о котором я, словно по поводу каких-то причудливых завитушек, подпевал в общем хоре: „совершенно утопает в украшениях»; и потому, направляясь к собору, я испытывал страх, словно перед встречей с уродливым мохнатым чудовищем.
Каким же неожиданным чувством поразил меня его облик, когда я приблизился к нему! Огромное и цельное впечатление заполнило мою душу, ибо составленный из тысяч гармоничных частей, он позволял мне лишь впитывать и наслаждаться, но не познавать и объяснять. Это был будто отзвук небесного восторга, и как часто возвращался я, дабы насладиться этой небесно-земной радостью, приобщиться к великому духу наших старших братьев, воплощенному в их творениях. Как часто возвращался я, чтобы созерцать его величие и великолепие со всех сторон и возможных расстояний, при каждом освещении дня… Как ясно светился он в душистом сиянии утра, как радостно протягивал я к нему свои руки, созерцая гармоничные массы, оживленные бесчисленными малыми деталями, где, подобно творениям бессмертной природы, все, до мельчайших частиц, имеет свой облик и сливается с целым»
Посвящаю Кате